Аромат Сельфиды
Анна Павлова, великая балерина, смотрела на Собор Парижской Богоматери из окон театра Шатле. Сегодня «Сельфида», Нижинский - партнер Анны. Терзаемая парижским ветром, трепещет на фасаде афиша «Дягилевских сезонов: разноцветными серебряными и белыми линиями художник изобразил на кобальте портрет Анны в балетной пачке. Сразу после спектакля Павлова сообщит Дягилеву о разрыве контракта, соберет вещи и уедет в Америку, где ее ждет крупный гонорар и выкуп своего влезшего в долги возлюбленного Дандре из тюрьмы.
Дягилев уже не простит Павловой ее предательство, но своенравной, талантливой, гордой и амбициозной по-мужски балерине это и ни к чему.
Большая дружба и творческое сотрудничество связывали двух выдающихся мастеров русского балета — Анну Павлову и Михаила Фокина . Она исполняла главные партии во многих его балетах: «Виноградная лоза» А. Рубинштейна, «Шопениана», «Египетские ночи» и др. В результате творческого союза Павловой и Фокина были созданы произведения, где танец подчинен духовно-выразительным задачам. Так появились «Шопениана» и «Лебедь» на музыку К. Сен-Санса, которые стали поэтическим символом русской хореографии.
Специально для труппы Павловой Михаил Фокин поставил «Прелюды» на музыку Ф. Листа и «Семь дочерей горного царя» на музыку К. Спендиарова.
Маленькая передвижная труппа, конечно, не могла соперничать с Мариинским театром ни исполнительским составом, ни музыкальной культурой, ни оформлением. Утраты были неизбежны и весьма ощутимы, особенно при обращении к академическому репертуару. Павлова в подобных переделках обращалась с музыкой бесцеремонно — меняла темпы, тембровые краски, купировала номера и вставляла музыку других композиторов. Единственный критерий был важен для нее — будить ее творческую фантазию. И балерине в силу таланта нередко удавалось в какой-то мере преодолеть явные нелепости музыкального материала.
Все это подметил опытным взглядом побывавший на одном из выступлений балерины известный танцовщик дягилевской труппы Сергей Лифарь:
«Парижский сезон 1924 года был особенно богатым и блестящим в музыкальном и театральном отношениях, — сколько мне позволяли мои бедные средства, я не пропускал ни одного интересного концерта, ни одного интересного спектакля и жил этим, жадно впитывая в себя все впечатления. Одним из самых сильных и значительных парижских впечатлений был спектакль Анны Павловой.
Когда появилась на сцене Анна Павлова, мне показалось, что я еще никогда в жизни не видел ничего подобного той не человеческой, а божественной красоте и легкости, совершенно невесомой воздушности и грации, «порхливости», какие явила Анна Павлова. С первой минуты я был потрясен и покорен простотой, легкостью ее пластики: никаких фуэте, никаких виртуозных фокусов — только красота и только воздушное скольжение — такое легкое, как будто ей не нужно было делать никаких усилий, как будто она была божественно, моцартовски одарена и ничего не прибавляла к этому самому легкому и самому прекрасному дару. Я увидел в Анне Павловой не танцовщицу, а ее гения, склонился перед этим божественным гением и первые минуты не мог рассуждать, не мог, не смел видеть никаких недостатков, никаких недочетов — я увидел откровение неба и не был на земле... Но в течение спектакля я бывал то на небе, то на земле: то божественные жесты Анны Павловой заставляли меня трепетать от благоговейного восторга, то минутами я видел в ее игре-танце какую-то неуместную излишнюю игривость, что-то от кривлянья, что-то от дешевки, и такие места неприятно коробили.
В антракте в фойе я встретил Дягилева — где бы я ни бывал этою весною, я всюду его встречал — и на его вопрос, как мне понравилась Анна Павлова, мог только восторженно-растерянно пролепетать: — Божественно! Гениально! Прекрасно!». Да Сергею Павловичу не нужно было и спрашивать моего мнения — оно было написано на моем лице. Но ни Дягилеву, ни кому другому я не решался говорить о моем двойственном впечатлении, о том, что некоторые места мне показались дешевыми и надувательскими. Я уверен был, что все меня засмеют и скажут, что я ничего не понимаю и богохульничаю. Впоследствии я убедился, что я не один богохульничаю — богохульничал и Дягилев, который много мне рассказывал об Анне Павловой».
Труппа Анны Павловой» впоследствии завоюет весь мир. Вспыльчивая и одновременно хрупкая, балерина покоряла одну за другой страну.
Судьба снова сводит Виктора и Анну в Америке в 1917. На проходящем там светском рауте Павлова встречается с Элизабет Арден, познакомившей ее с подающей надежды парфюмершей Надей Пайо. Для обеих встреча несла судьбоносный характер. Рассказы Павловой о балетных занятиях подтолкнули Пайо на мысль о программе из сорока упражнений, та же, в свою очередь, преподнесла балерине аромат «Pavlova», ставший впоследствии визитной карточкой звезды. Прозрачный, украшенный гирляндой флакон она возила с собой везде. Черная смородина и тубероза навеки поселились в спальне ее лондонского дома. Величайшая балерина скончалась, не дожив до пятидесятилетия восьми дней. Сиротами остались Дандре ее любимец – ручной лебедь, остался полупустыми и флакон «Pavlova».
О подлинной жизни ее известно мало. Она сама написала прекрасную книгу, но книга эта больше касалась трепетных и ярких секретов ее искусства, в котором было много импровизации, чем самой ее биографии. Ее муж и импрессарио Виктор Дандре тоже написал о ней прекрасную и выразительную книгу, где трепетал отблеск живого чувства и боль сердца, ошеломленного внезапной потерей дорогого и любимого существа. Но и эта книга – лишь малый штрих к тому загадочному, что было, сверкало, переливалось в Анне Павловой, что было самою ее сутью, ее дыханием, - Вдохновение, что жило во всей ее творческой натуре!
Отредактировано Grettel (2013-08-16 11:57:11)
Такая ЖЕНЩИНА! Конечно, я не в претензии вообще. 
Но какие у всех разные взгляды! Я даавно в восторге от Литвиновой, вот такой у мя вкус! Мэй Уэст - просто отпад, вот где харизма! А Мэри Брукс - ааа 
хочу такое лицо и особенно стрижку! Мне такое идет. Осталось дождаться еще месяц до парикмахтера 
Спасибо за статьи!
Вывод по парфюму - хочу лилий, хочу лилий!
